Пятнадцать лет назад в свет вышла знаменательная работа американского социолога Дэвида Брукса «Бобо в раю», в которой автору удалось довольно иронично и точно изобразить будущее нового передового класса капитализма – богемной буржуазии (bourgeois bohemian, или сокращенно бобо). В сущности, Брукс предложил неологизм «бобо» для культурного явления, которое сегодня хорошо знакомо белорусам по другим вывескам, одна из которых самая узнаваемая и до обрыдлости растиражированная – «хипстеры».
Обаяние идеологии бобо

Провидческий дар социолога, конечно, не предусмотрел современную моду на клетчатые рубашки и инстаграм, но выдал кое-что более существенное – идеологическую формулу «бобо» или хипстеров. Эта формула проста и, если цитировать первоисточник, включает в себя «совмещение несовместимого через поверхностное отношение к миру». В качестве примера такого хипстерского коктейля «ужа с ежом» Брукс приводит стремление представителей богемной буржуазии жить благополучно и революционно одновременно (при известных границах революции, которая начинается и заканчивается с приобретением бунтарской модели велосипеда или нонконформистской пары «конверсов»).
Реквием по хипстеру
Озабоченные трендами мальчики-дизайнеры и девочки-фотографы могут читать книгу Брукса как священное писание или, по меньшей мере, прямое руководство к действию, но они, наверное, будут удивлены, если услышат вдруг, что «Бобо в раю» – всего лишь изящный реквием уходящему феномену. Не стоит лишний раз повторять, что век культурных стилей не долог, и что нынешним модникам вряд ли удастся избежать участи своих идейных предшественников. Возможно, уже завтра субтильные англофилы в китайских репликах RayBan пополнят собой братскую могилу масскульта, в которой тихо разлагаются на стразы и ваниль вчерашние ревнители гламура и эмо. Ощущение скорой похоронной процессии по хипстерам усугубляют участившиеся журналистские пророчества в духе «who will be the next?»
Глянцевые издания пишут о тенденции радикальной нормальности («нормкор»), понимаемой, в первую очередь, как полный отказ от брендов в одежде и обуви и, соответственно, ношение предельно обыденных, не выразительных вещей без лого и надписей. Учитывая традиционную славянскую тягу к демонстративному и пышному потреблению, стоит крепко усомниться в массовой популярности нормкора среди молодых белорусов: в нашем представлении, любой аксессуар должен быть украшен золотистыми литерами D&G, даже если речь идет о домашних тапочках. Беда оракулов заключена в их антиисторическом взгляде на предмет, в то время как, именно история содержит ответы на все вопросы, в том числе и на вопрос о будущем белорусских хипстеров.
Простой закон развития популярной культуры
Важно понять, что культурный код любого времени зашифрован в триединстве философии, музыки и внешнего образа (то, что мы сейчас именуем словом «лук»). Так, к слову, культурный код панка слагался из антисистемной философии, грязной и дилетантской версии рок-н-ролла и контрэстетического лука (панковский божок Малкольм Макларен определял свое детище как то, что «делает уродливое прекрасным»). Не будет преувеличением утверждать, что музыка является основополагающим компонентом кода, так как она доступнее и проще усваивается. Грубо говоря, смена кодов – это смена музыкальных стилей, которая происходит по двум возможным сценариям: либо отрицание с элементами первобытной дикости, либо принятие с последующей эстетизацией и коммерциализацией. В свои годы панк возник как бешеное отрицание многомудрого прогрессивного рока, а в последующем сам выродился в новую волну с её приторным няш-мяшем, неясной половой принадлежностью и высокой рентабельностью (например, группа Duran Duran).
Akute и идейный тупик хипстеров
Детальный осмотр показывает, что «хипстеризм» отринул многие патологии и крайности russian rock: это и славянофильство, вечно бьющее себя в грудь, и героико-патриотический алкоголизм, и антисанитарный образ жизни, и невнятный личный дизайн (стоптанные берцы, прокуренные тельняшки, дырявые черные джинсы), и многое-многое другое.
Хипстерский культурный код предстает гораздо user-friendly, балуя такими приятными плюшками как миролюбивый космополитизм, ответственное отношение к здоровью, эрудированное потребление искусства (от Пруста до Тарантино), тонкий индивидуалистский имидж (не отвергающий экзотические сочетания зеленого верха и красного низа).
В то же время в городском пространстве накапливается некоторая усталость от переизбытка носителей нового культурного кода. Эту пока еще не сильно проявленную усталость отлично транслирует могилевский коллектив Akute, подходящий к своему делу не с национально-освободительных, а чувственно-декадентских позиций. Остроактуальные музыканты, множа в бесконечном потоке гитарных эффектов словесный флуд из «зорак», «цемры» и «цiшынi», сообщают своим остроактуальным слушателям о том, что их жизнь, состоящая из социальных сетей и супертрендов, ничтожна на фоне красоты и величия космоса.
Мастерски аранжированный, но выморочный по духу третий альбом Akute «Рэальнасць i сны» обозначил собой идейный тупик, в котором оказались белорусские бобо.
Новые варвары как замена старым хипстерам
Закон смены культурных кодов говорит о том, что хипстеры должны уступить место чему-то дикому и варварскому, исполненному ницшеанским ресентиментом (мстительностью). Предварительно этот феномен можно обозвать «новым барбарианством» (от англ. barbarian – варвар). Суть нового барбарианства состоит в экстремальном патриотизме («Мы – класс, США – говно»). Важное уточнение: новый варвар отличается от подтипа «ватник вульгарный» своей подлинной, а не лозунговой любовью к отечеству, а также более мудрым отношением к дракам и водке.
Экстремальный патриотизм диктует простые правила: архаичный музыкальный формат, особенно приветствующий редкие записи досуверенной эстрады (пиратские издания и ауттейки «Верасов»), принципиальное употребление нацпродуктов и изделий («Данон в топку, «Бабушкину крынку» – в топ», «Свитанак, I'm lovin it»), воспроизведение во внешнем виде стереотипной модели белоруса (как минимум, ношение «мулявинских» усов), проживание в сельской местности (может быть, даже на радиоактивно неблагополучной территории с железной отмазкой для скептиков: «в райисполкоме сказали, можно»), работа по распределению раз и навсегда с минимально возможным окладом (вершина барбарианства – работа за еду/трудодни/красивую грамоту), религиозное форсирование государственно значимых мемов (возложение венков зубру-символу ЧМ по хоккею) и так далее.
Притягательность нового варварства в целом объясняется легко: оно не требует больших денежных затрат, доступно всегда и везде, политически не преследуется, а даже – поощряется, пропитано подлинным народным духом и имеет глубокие исторические корни.
В свете последних глобальных событий (украинский карнавал, оргазм евразийской интеграции, бум сериала «Физрук») будущее барбарианства рисуется в самых позитивных красках. Осталось лишь дождаться момента, когда нынешние хипстеры окончательно перерисуются в свирепых снаружи, но добрых внутри новых варваров.