Примечание KYKY: редакция выражает соболезнования всем близким героев, упомянутых в этом тексте. Мы не пытаемся интерпритировать события их жизни или обстоятельства после смерти. Но смерть меняется, приходит в онлайн-мир – и нам всем остаётся с этим свыкнуться.

В июле 2019 умерла моя знакомая Ника Никонова. Она снимала фильм «Поколение 328», жила в Америке, много путешествовала и рассказывала про свой синдром дефицита внимания и гиперактивности. Я не отписалась от нее после смерти. Поэтому когда мама, муж или многочисленные друзья отмечали ее в своих постах и публиковали улыбающиеся фотографии с ней, становилось жутко. Я быстро скролила вниз – будто убегая от призрака, но все равно думая о ней.

Сегодня я заглядываю к Нике. Facebook разделил ее страницу на до и после. В ее «хронике» – фото с недавней свадьбы и поздравления в комментариях. Радостные посты о том, что она скоро едет на Аляску. Записи об арестах в Беларуси и фильме про матерей, чьих детей посадили по статье 328. Во вкладке «События из жизни» – начало учебы в New York Film Academy. В галерее снимков Ника то улыбается под пальмами, то держит плакат в поддержку Куропат с Позняком в Нью-Йорке, то стоит с камерой на плече. На несколько минут я забываю, что этого человека уже нет.

Перехожу в «памятные публикации» – место, где люди могут написать что-то, чтобы «друзья и семья знали, что вы думаете о Нике». Последний пост появился в декабре 2019-го. Ее муж, активист Петр Маркелов пишет об итогах года. Чуть ниже фильммейкер Джон Сапонара постит фото Ники в шлеме с подписью «пока мы не встретимся снова, мой друг». Еще ниже вижу пост мамы Вероники – на глаза наворачиваются слезы. Вспоминаю фразы из пошлых российских сериалов: «Надеюсь, вы никогда не узнаете, каково это – хоронить собственного ребенка».

В первые три месяца после смерти на странице Ники появляются соболезнования от ее хостов с каучсерфинга; женщины из Нью-Йорка, у которой Ника купила б/ушный стол; преподавателей из киноакадемии и героинь ее фильма. Почти все пишут, что Ника за 24 года успела столько, сколько многие не успеют и за 90 лет. Если бы это было настоящее кладбище, ее могила была бы вся в цветах и плюшевых медведях.

К ноябрю поток воспоминаний затихает. Только мама все еще постит видео с фотографиями дочки и грустными песнями. Скорее всего, в следующий раз паломничество на ее страницу начнется в годовщину смерти.

Рекурсия смерти

Вспоминаю, что в декабре 2019 читала новости про задержание подозреваемых по делу Шеремета. Ввожу его имя в строку поиска.

Павла убили 20 июля 2016. Facebook, как и на все такие страницы, прибил клеймо «светлая память». При этом соцсеть считает, что я все еще могу добавить его в друзья и написать сообщение. Кто будет его читать? Это новая версия спиритического сеанса? К чему такая иллюзия жизни?

Последняя запись в профиле – репост новости с заголовком «в закрытом российском городе поставили памятник пропуску». О Россия, страна пост-иронии. У поста под тысячу комментариев с соболезнованиями. Кто-то не верит происходящему и считает, что Павел еще жив. Кто-то кричит «Жыве Беларусь!» Из кого-то фонтаном бьёт желчь: «Так и ушел со злобой к стране, в которой получил хорошую работу после отсидки в родной Белоруссии». 10 лайков. Несколько женщин набрасываются на мужчину, который решился это написать. Ситуация начинает напоминать склоки пьяных родственников, которые бывают на оффлайновых поминках.

Через несколько десятков коротких «RIP» случается виртуальная драка. Дмитрий Телегин без фото в аккаунте строчит: «Он ненавидел Россию, настраивал белорусов против русских. Пусть теперь горит в аду, как все нацисты и русофобы». Ему отвечает Gulnara Weinstein: «Твою Россию, урод, ненавидит весь мир!» Смотрю на дату комментариев – прошло четыре года, а в отношениях русофилов и русофобов ничего не поменялось.

Остальная публика сторонится прединтеграционной разборки и вторит сама себе – «светлая вам память». Кому «вам»? Может, они думают, что «там» тоже есть Facebook – и Шеремет, сидя рядом со Стивом Джобсом (за старой версией его же ноутбука) или Борисом Немцовым читает всё это?

Кстати, в феврале 2016-го Шеремет ставил на аватарку фото Немцова – его убили за год до этого. Какая-то рекурсия смерти. И комментарий некоего Георгия: «убили – и все сошло с рук, уже и подзабыли его». Понять, к кому именно это относится, можно только по дате публикации. Четыре года назад – значит, еще про Немцова.

Те, кто не хочет стоять в тысячной очереди за соболезнованием Шеремету, скорбят в постах ниже по странице – там чаты из комментариев поменьше. Если листать их все, это похоже на гудящую процессию, которая растянулась на несколько километров. Стоковые картинки с цветами и горящими свечами, молчаливые грустные эмодзи вместо лайков – вот они, похороны 21 века.

Массовая диджитал-скорбь иссякает через пару месяцев, к сентябрю 2016-го. Дальше – тишина, только раз в год приходит с десяток человек – добавляют фотографии Шеремета и комментарии в духе «всё ещё не могу поверить». 13 недель назад Виктория из Киева пишет: «И как такого человека могли убить?». Но такая активность – скорее исключение: к 2019-му страница замирает, хотя фолловит ее больше 26 тысяч человек. Четыре года прошло – а я все еще могу листать фотографии Павла. Даже те, где он в дурацком парике и с гитарой – и друзья пишут ему «Добряк!» (6 лет назад). Другие, правда, тут же пишут «светлая память» (год назад).

Если копать глубже и уходить дальше – вот в его фотогалерее вручение Нобеля Алексиевич, Оскар у ДиКаприо, киевские торты, предыдущие выборы Лукашенко. Какие по счету? Да какая уже разница. Если пытаться перейти по ссылкам на «Белпартизане», которые репостит Шеремет за месяц до смерти, оказывается, что «такой страницы не существует». В жизни прямо наоборот: страница есть, а человека – нет.

«Какое место на Олимпе вам предусмотрено?»

Не у всех страницы Facebook становятся настолько публичной площадкой, как у Шеремета. В аккаунте бизнесмена и издателя БДГ Петра Марцева всё иначе. Он перестал вести свою страницу за два года до смерти в 2014 от острой лейкемии. Петра добавить в друзья уже нельзя, но открыть чат и перечитать историю сообщений – если она есть – всё ещё можно. Человек, о котором директор KYKY Саша Романова выпустила целую книгу, в Facebook представлен пустыми, ничем не наполненными обрывками биографии: учился – в БГУ. Работал – В БДГ. Жил – в Минске. Подписчики: 115 человек.

Один из последних постов на странице краткий: «Нет справедливости», – и три грустных смайла. Его репосты шоу «Украина мае таланты» чередуются с редкими комментариями пользователей: «как же жаль!», «R.I.P» и «Царство Небесное».

24 марта 2012 Петр прошел тест «Какое место на Олимпе вам предусмотрено?» и получил результат «Аид». В тесте на тип харизмы результат «Шторм». В «Какое ваше настоящее призвание?» – «политик». Может, так и было бы, если бы девяностые повернули историю страны в другую сторону?

«Однокурсники.... Умер Беляков... Геша...», – пост Петра 17 марта 2012 года. Кажется, я хочу написать что-то в этой ленте, но продолжаю просто смотреть на фото в галерее и читать старые посты. Может, так поступают все четыре тысячи его «друзей»?

И если у Марцева страница флегматично-сатирическая, то у другого беларуского бизнесмена – Сергея Метто – аккаунт выглядит как замерших профиль гедониста. Кулинарные мастер-классы, фото с промо-кампаний «Онеги», «10 завораживающе красивых фильмов», «22 книги, которые следует прочитать перед тем, как уволиться с работы и начать свой бизнес». На обложке профиля – структура цепочки создания стоимости по Майклу Портеру. Вот уж человек – фанат своего дела. 

Последний пост на странице – видео, где какой-то мужчина на сцене Славянского базара поет с подтанцовкой. Называется ролик «Михаил Бублик – Будет светло». Сиротливый комментарий «сегодня Сергею исполнился бы 51 год» – и тот написан год назад. Вот уж точно – никогда не знаешь, какой пост станет последним в жизни. Видимо, поэтому и появились отложенные посты, которые публикуются после смерти. Уже несколько раз эту фичу использовали самоубийцы – вместо посмертных записок. Метто к ним не относится – он долго боролся с раком легких – и теперь вместо публичного послесловия в сети навсегда останется вот это «будет светло».

Вандалы онлайн-кладбища

Так получилось, что большинство людей из тех, на чьих «могилах» я побывала, умерли от рака. Та же история у Ольга Шенторович – редактора сериала «Метод», который купил Netflix. Ольга родом из Мозыря, ее стена все еще усеяна «старыми» постами многочисленных знакомых, которые просят помочь ей в борьбе с онкологией. 1 декабря 2019 года – чёрт возьми, совсем недавно! – Ольга еще публиковала пост о том, как сражается с болезнью: «Вы дали мне возможность начать хорошее лечение и уверили, что не бросите. Эта вера бесценна. И чем больше я верю, тем меньше я боюсь, тем упрямее борюсь».

Но уже в начале января 2020-го френды обмениваются координатами ее могилы и временем, когда назначено прощание. Кто-то делится впечатлениями об инфернальной «магии» Facebook: «Наткнулась на ее комментарий двухлетней давности – и на секунду показалось, что все хорошо, Оля жива».

На минуту я зависаю на ее аватарке с хитрой улыбкой и румянцем – почему такие фотографии не печатают на граните? Они ведь намного лучше официальных черно-белых портретов. А может, в надгробие стоит встраивать цифровую фоторамку, где будут мелькать все селфи человека? С другой стороны, когда смотришь на эти «слишком» живые фото, кажется, будто человек все еще существует. Как тогда его отпустить, поверить, что всё закончилось?

Важный плюс цифрового кладбища – отсутствие вандализма. Теоретически прохожие могут грубо высказаться под публикациями, но мало кто занимается сквернословием – все еще действует правило «о мертвых либо хорошо, либо никак». Редкое исключение – политики: видимо, им, ныне живущим, нужно готовиться, что и после смерти будут те, кому хочется прийти на могилу человека, только чтобы плюнуть на неё. Помните же, как в «Карточном домике» Андервуд мочится на могилу отца?

Продолжаю так думать, пока не захожу на страницу музыканта Александра Кулинковича, который умер в августе 2018 года. Его близкие запустили хэштег #сашатут – публикуют видео, фото и практически не пишут о своих горьких чувствах. О том, что это станица мертвого человека, напоминает только надпись «светлая память» прямо над именем. Исследую его профайл и замечаю, что здесь меня совсем не давит желание расплакаться. Может, я уже привыкла к мысли, что я на кладбище? А может, в принципе, перестаю бояться смерти?

С другой стороны, хроника Куллинковича сильно отличается от остальных, где я бывала. Она открыта для чужих постов, его называют Дядей Сашей, постят отрывки из фильма «Я принёс тебе УРА!!!» – записанного концерта памяти лидера Neuro Dubel. Публикуют видео с выступлений группы, фото Куллинковича, на которых он неизменно улыбается и курит.

Между делом замечаю, что человек, который именует себя «cябрам Беларускай Хрысціянскай Дэмакратыi» регулярно отмечает страницу Александра в постах со сбором денег для бездомных. Есть и те, кто пытается продать его «подлинный автограф». Выходит, от диджитал-вандализма никто не защищен. Здесь тоже могут «красть цветы и топтать газон». Кто все эти люди? Почему собственная выгода и охваты постов становятся значительнее чужой смерти?

Кому оставить профиль в наследство

У Facebook есть опция «заморозки» и специального маркирования профилей умерших людей, но она все еще несовершенна. Во-первых, мемориализовать страницу может кто угодно. В Facebook говорят, что только аккаунты, которые были установлены как наследующие страницу, могут запросить диджитал-надгробие. На практике всё иначе. Бывший парень, друг или незнакомец может написать Facebook: «Этот человек мертв» – и страница навсегда погибнет за своим создателем. Huffpost писал о том, как в 2013-м по сети гулял пранк, когда друзья мемориализовали аккаунты друг друга. А мама скончавшейся 15-летней девочки из Германии хотела «заморозить» ее профиль, но не смогла – до нее это уже сделал кто-то другой.

Страницу художника Захара Кудина пока никто не превратил в памятник. У нас 28 общих друзей, но Facebook навязчиво пытается узнать, знакомы ли мы лично. От этого становится не по себе – будто я зашла в чужую квартиру и подглядываю за чьим-то горем.

Захар умер 29 декабря 2020. 8 декабря он сделал репост чужой фотографии мужчины, прыгающего с забора с распростертыми руками. Как жутко находить такие фото, зная, что через 20 дней Захар сам повторит этот сюжет. ДА и можно ли такое вообще предугадать?

В комментариях к последним постам на странице – четыре его фотографии и крик души: «Захар, что-же ты сделал?». И правда, Захар. Несколько дней после новости о смерти Facebook дружно горюет, соглашаясь, что это был один из самых перспективных беларуских художников. Теперь мы никогда не узнаем, что он мог бы дать миру – если бы захотел.

Проходит несколько недель – и уже никто ничего не пишет. Хотя, надо признать, страница Захара и до этого не была платформой активных обсуждений. Может, в этом и проблема? Возможно, нам всем нужно чуточку больше своевременного внимания.

Судя по тому, как страницы умерших превращаются в места для массовой скорби, внимание нужно и тем, кто переживает эти потрясения. Если ты не знал, что твой друг на грани самоубийства, сможешь хоть немного утолить горе в компании тех, кто оказался с тобой в одном страшном вакууме. CEO grief.com Дэвид Кесслер верно замечает прописную истину: «В социальных сетях вы действительно можете общаться с людьми, которые чувствуют то же, что и вы. В том числе и горе».

Гуглю статистику диджитал-кладбищ – оказывается, исследователи из Оксфорда посчитали: в ближайшие 50 лет количество мертвых пользователей Facebook может превысить количество живых.

И вот, я уже захожу в настройки профиля, чтобы указать маму в качестве наследницы моей страницы. Мне предлагают отправить ей письмо, что она «избранная». Выбираю вариант «не сейчас» – мне не нужны материнские инфаркты в середине недели. Ставлю галочку и разрешаю скачать все мои посты и фотографии. Сообщения никто не получит (такое правило соцсети) – все же личное должно оставаться личным и после смерти, считает пуританин Цукерберг. Тут я с ним согласна.

Последнее, что мне нужно решить – удалять аккаунт после моей смерти или нет. Может, такая чистка – более экологичное решение? Ведь если мертвых однажды станет больше, чем живых, значит сервера, которые потребляют воду и занимают земли, будут работать на мою виртуальную гробницу. Но, похоже каждый должен сам сделать этот выбор: что с вами будет после смерти? Будь то погребение или кремация, сохранение страницы в соцсетях или ее удаление – хотя, кажется, это уже одно и то же.